В голом поле, ветрами обдуваемом, и дождями омываемом, солнцем палимом,
да морозами стуженом,
стояла избушка лубяная,
теремочком называемая.
И жили в избушке той звери разные, да добродушные, аж пятнадцать голов разных.
Вот живут они, да жизни радуются.
Заяц картошку на полях чернобыльских, радиоктивных растит,
Хорёк вино пьёт, да лезгинку танцует, да всё какую-то сулико ищет.
Медведь медовуху хмельную пьёт, да корешки-вершки горько поминает.
Да пришла к ним как-то мышка-ворушка, но не стала она разговоры вести пустопорожние, мол, кто-кто в теремочке живёт, кто-кто в лубяном живёт?
Мол, пустите меня,
а в щёлку-то влезла, да и прижилась по-тихому.
Да и стала мышка-ворушка медведю жмельному да зайцу косому слова разные нашёптывать, слова хитрые, да паскудные,
Мол, и избушка-то ваша кривовата, да и крыша-то низковата, да и окошки-то не на ту сторону мол, повёрнуты…
Да и надоумила она тех дурней хмельных да косых избушку-то перестроить.
Да и навалились звери простодушные, мышкой охмурённые на стены лубяные,
да на крышу берестяную, да и развалили всё на хрен.
А что дальше делать и не знает никто, да и мышка-то спряталась.
Вот и живут те звери до сих пор в руинах, развалинах, ветрами продуваемых,
морозами застуженных, горе горькое горюют,
только мышка радуется-то там украдёт, то тут приворует.

Выросла мышка громадная,
со слона ростом ставшая,
и ни медведя, ни волка бездомных не боится.
Потому она и ворушка, что дом-то ей и не нужен,
ни теремок берестяной,
ни избушки лубяной.
Дом у неё-то место, где сыто, где украсть можно.
По-сказочному это «космополитизмом» называется.