Я как было стою перед ряженой перед суженой.
Обездвижила взглядом, слезами обезоружила.
«Что ж ты, глупая, к полнолунию напророчила?
Дело к ночи-то.

Ну, смотри, коль хотела, я суженый твой, я ряженый,–
Кровь с лица вытираю ладонью – так что ты скажешь мне?
Не такого ждала? В книгу жизни беду накликала?
Счастье выпало»

А девИца стоит. На пол капают слезы горькие.
Страх ланиты покрыл белой краскою, губы – коркою.
Шелохнуться не может. А в горнице стол осиновый
Пахнет псиною.

«Страшно, радость моя? Оттого-то глаза печальные?
Вот подарок тебе, горемычная, на венчание. -
Я швыряю к туфлям ее, - только что задран стаею -
Тушку заячью. -

Что застыла, Маруся? Скорее садись мне на спину.
Ты увидишь, как листья в ночи заиграют красками.
А ведь в наших краях предо мною любая девица
Степью стелется»

Побледнела луна. Тишина воцарилась в горнице.
Встрепенулась Маруся, взметнулась как птица-горлица.
В отражение в зеркале, вскрикнув, подсвечник кинула
Ночка минула.

Тут сбежались подружки: Маруська, ну как твой суженый?
- Лысый?
Старый?
Горбатый?
Хромой?
Контуженный?»
Лишь печально вздохнув, на осколки взглянула маменька:
«Не поранилась?»

А Маруся глядит, как девчата хохочут весело,
И невольно смеется: «Ох, девоньки, что пригрезилось»
Но сметая осколки, взглянуть в отражение девица
Не осмелится.

Как забрезжил рассвет, успокоилось сердце юное.
Поселились в нем ласковой мамы слова разумные.
Лишь собаки, скуля, по двору волокут, играючи,
Тушку заячью.