"Слушай, сынок, говорю я, когда ты спишь, положив свою ручку под щёчку. Твои светлые кудряшки прилипли к твоему лобику. Я прокрался в твою комнату один. Несколько минут назад, когда я читал в библиотеке газету, на меня нахлынула волна жгучего раскаяния. С чувством вины и пришёл я к твоей кроватке.
Вот о чём я думал, сыночек: я был на тебя сердит утром, ругал тебя, когда ты собирался в школу, так как вместо того чтобы умываться, как положено, ты только провел полотенцем по лицу. Я дал тебе нагоняй за то, что ты не почистил свои ботинки, сердито закричал на тебя, когда ты уронил что-то на пол.
За завтраком тоже не оставлял тебя в покое. Ты пролил чай, жадно проглатывал пищу, клал локти на стол. Ты мазал слишком много масла на хлеб. Когда я уходил на работу, а ты, убегая к своим игрушкам, обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я нахмурился и пробурчал в ответ: «Не сутулься!».
Затем после обеда все началось сначала. Подходя к дому, я заметил, что ты играешь в шарики, стоя на коленях. На твоих чулках были дырки. Я унизил тебя перед товарищами, заставил идти перед собой к дому. «Чулки дорого стоят, и если бы ты сам должен был покупать их, то был бы осторожнее». Услышать такое от отца!
Помнишь, как позже, когда я читал в библиотеке, ты робко вошел и с настороженностью посмотрел на меня? Я взглянул на тебя поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали читать. Ты нерешительно стоял в дверях. «Чего тебе надо?» — пробурчал я.
Ты ничего не сказал, но одним прыжком бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжались с нежностью, переполнявшей твое сердце, нежностью, которую не могла уничтожить даже моя чёрствость. Затем ты убежал вприпрыжку вверх по лестнице.
И вот, сынок, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и ужасный, пронзительный страх овладел мной. Что сделала со мной моя скверная привычка делать замечания? Все это доставалось тебе от меня только за то, что ты — ребёнок. И не потому, что я не люблю тебя, а потому, что ожидал слишком многого от ребенка и мерил тебя на свой собственный аршин — на аршин своего возраста.
А в тебе, в твоём характере так много хорошего, замечательного, искреннего. Твоё маленькое сердце так велико, как солнце на рассвете над широкой украинской степью. Это проявилось в том порыве, с которым ты бросился ко мне и поцеловал меня перед сном. Теперь ничто другое не имеет значения, сын; я пристыженный пришел к твоей постели и в темноте встал перед тобой на колени.
Это весьма слабое искупление вины. Знаю, ты не понял бы всего этого, расскажи я тебе все днем. Но завтра я буду настоящим отцом! Буду дружить с тобой, буду страдать, когда ты страдаешь, и смеяться когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, если на нем появятся раздраженные слова. Я всегда буду повторять, как если бы это было ритуалом: «Он всего лишь мальчик, маленький мальчик!».
Боюсь, что мысленно видел тебя взрослым. Но теперь, когда я вижу тебя усталым и свернувшимся в своей кроватке, понимаю, что ты еще ребёнок. Помню, как ещё вчера мать носила тебя на руках, и твоя головка нежно лежала на её плече. Я требовал от тебя слишком многого, слишком многого".